Молодые авторы о литературной иерархии: pro et contra

Сегодня многие говорят о девальвации экспертного мнения и какой бы то ни было внятной литературной иерархии: достаточно вспомнить отзывы после закрытия «Журнального Зала», среди которых попадались как горестные, так и констатирующие видимую ненужность его существования, — мол, сейчас каждый может выложить своё творчество в Сети.

«Неожиданных находок в неоскудевающем редакционном потоке рукописей стало ощутимо меньше. И редакционный портфель уже не лопается от жаждущих печатного станка подборок. Поверьте редактору. <…> Притом что самих этих пескарей и ротанов, обитающих на всякого рода стихах.ру, становится не то что меньше, но больше в пугающие разы. Причин, объясняющих это явление, наверное, несколько. По крайней мере две главные мне очевидны. Первая сопряжена с упадком толстожурнальной культуры и связанным с ним (причем даже не скажу, что тут первично) разрушением иерархии художественных ценностей. Искусство по природе своей не переносит демократии, пределом которой всякий раз оказывается масскульт. И как раз высоколобые самоуверенные “толстяки” от веку призваны были вести сепарацию: отделять сливки от обрата. <…> Множество полулюбителей, поэтических середнячков и просто неофитов, чьи удачи не часты и требуют от такого стихотворца сверхъестественных усилий, вовсе перестали пытаться выпрыгнуть из воды и хоть на миг, да полетать — просто потому, что им неохота прыгать. К чему тащить себя за волосы вверх, если иерархии ценностей больше нет, признанных ценителей тоже нет, и “хорошие” стихи отличаются от посредственных и плохих не мнением авторитетного знатока или знатоков, не местом публикации, не тиражом самопального сборничка, а всего лишь числом лайков специально для этой цели собранных в кучку и повязанных круговой порукой доброжелателей?» — так пишет главный редактор журнала «Арион» Алексей Алёхин в статье «Отчего рыбы разучились летать?» (2018, № 3), оказавшейся итоговой для журнала, своеобразным обоснованием его закрытия. «Думающий, что он способен заинтересовать кого-то своими текстами за пределами дружеского круга, должен смириться с фактом: войдя в литературное пространство, он включается в иную систему отношений, чем была до того момента, — даже если он не отдает себе в том отчета. К сожалению, слишком многие, особенно начинающие, авторы этой ситуации не осознают. Расхожая иллюзия: если ты самовыражаешься на личной страничке в Сети и френды оставляют тебе восторженные комменты, то ты состоялся как литератор», — возражает против такой системы ценностей, присущей молодым авторам, Артём Скворцов. Textura обратилась к нескольким молодым писателям, критикам, фигурантам литпроцесса (в диапазоне от 1982 до 1998 года рождения), предложив поразмыслить над вопросами:

1. Существует ли сейчас, на Ваш взгляд, литературная иерархия — и что входит в это понятие? Где складывается литературная иерархия — в толстых журналах, издательствах, других очагах культуры? 

2. Согласны ли Вы с констатацией Алексея Алёхина? Видите ли Вы: а) прямую связь между свободой размещения своих текстов в Интернете — и ненужностью толстого журнала как экспертной институции; б) упомянутой свободой — и потерей интереса к толстым журналам со стороны «нового поколения», о чём свидетельствует Алёхин? 

3. Важнее ли для Вас публикация в толстом журнале — или свободный формат размещения текстов в Интернете? В чём Вы видите смысл и пользу первого формата — в связи с доступностью и интерактивностью последнего?

На вопросы отвечают Булат ХАНОВ, Ростислав АМЕЛИН, Сергей ОРОБИЙ, Юрий УГОЛЬНИКОВ, Марианна ИОНОВА, Василий БОРОДИН, Максим АЛПАТОВ, Женя ДЕКИНА, Константин КОМАРОВ, Евгений БЕСЧАСТНЫЙ, Василий НАЦЕНТОВ

Булат ХАНОВ (р. 1991):

1. Слово «иерархия» не учитывает сложности литературного процесса и многообразия его агентов. Иерархия отсылает нас к образу пирамиды, тогда как литературное поле скорее предстает как пространство, где символическую власть делят различные институции. Книгоиздательская, премиальная, толстожурнальная — это, пожалуй, самые влиятельные из этих институций. Они взаимодействуют между собой, пересекаются, дополняют друг друга, притом негласные правила, по которым выстраиваются контакты между институциями, зачастую определяются ситуативно, поэтому об однородности литературного поля говорить не приходится.

2. Позицию Алексея Давидовича я категорически не разделяю, но не по той причине, что приветствую килотонны словесного мусора, который разве что в окно не лезет, когда форточку открываешь, а потому, что Алехин по-прежнему мыслит литературный процесс как противостояние иерархии и вседозволенности. Эта концепция схематична и ничего не объясняет. Нет никакой гарантии, что в толстом журнале рядом с добротным произведением вам не попадется графоманский текст, и нет никакой гарантии, что любая публикация на немодерируемом ресурсе заранее отмечена печатью посредственности. Можно предположить, что в толстом журнале даже графомания будет прихорошенной и прилизанной.

Проблема невостребованности толстых журналов у пресловутой сетевой молодежи сегодня кроется, вероятно, в кризисе экспертного института как такового. Это хорошо видно по комментариям в группе премии «Лицей» «ВКонтакте». Почему именно эти эксперты, а не другие? Кто их назначает? Кто их контролирует? Чем руководствуются эксперты? Можно ли вообще быть экспертом и что это значит — быть экспертом? Пока толстые журналы и «новое поколение» не договорятся об ответах на эти вопросы (которые сегодня и вовсе не ставятся), разрыв неизбежен.

3. Словосочетание «свободный формат», как по мне, является оксюмороном, ведь формат предполагает изначальную жесткость и ограниченность. Свободная публикация подвержена тирании лайков, а я не люблю тиранию.

Публикация в толстом журнале — это всегда приключение. Текст может лежать в портфеле редактора месяцами, а иногда и годами; текст правят, а иногда и публикуют с правками, не согласованными с тобой. Ты терзаешься за его судьбу, досадуешь, ругаешься, радуешься. Публикация в толстом журнале — это всегда усилие: автора, который бьется над каждым абзацем; редактора, который выносит вердикт; читателя, который заказывает журнал или хотя бы переходит по ссылке, чтобы уделить тексту время. Жизни без усилий я не приемлю, поэтому безоговорочно отдаю предпочтение публикации в толстяке.

Ростислав АМЕЛИН (р. 1993):

В связи с тем, что я почти не участвую в том, что называют литпроцессом (не выкладываю стихи в соцсети, не читаю фейсбук и самолично не отправляю подборки в журналы), а также потому, что наблюдал эту индустрию с детства по праву рождения в литературной семье, позволю себе говорить прямо, что я думаю.

1. Литературная иерархия, разумеется, существует, но это имеет отношение не к литературе, а к социуму. Иерархия складывается в любой группе, которая располагает накопленными благами. Эгалитарные сообщества, т. е. такие, в которых у всех абсолютно равные возможности, либо существуют недолго и разрушаются, как только открывается доступ к ресурсам (деньги, дачи, публикации, поездки и т. д.), либо превращаются в секту с обрядами инициации, где на алтаре стоит какая-то сильная, захватывающая идея. Иерархия возникает не в журналах и издательствах, а в разговорах. Там, где есть свободный обмен мнениями, постепенно складывается коллективное представление о том, кто есть кто внутри группы: кто мэтр, кто — молодое дарование, кто заслуживает обсуждения, места на страницах журналов, а кто нет, и т. д. Но все эти разговоры существуют в темной материи литературного процесса — в том, что не публикуется и не озвучивается публично. «Читал поэта А? По-моему, неплохо». «Ой, нет, это же мейнстрим. — А, ну тогда да». Возможно, у обозревателя сложится иллюзия о том, что публикации в журнале что-то меняют, но тут скорее обратная связь: публикации материально закрепляют иерархию, складывающуюся кулуарно. Это также касается сложившейся индустрии обзоров и отзывов на вечера или книги, которые публикуются не с целью что-то изменить в литературе, а наоборот, закрепить уже сложившееся. Говорить об иерархии в литературе можно долго, но сам этот феномен так и останется призрачным, поскольку существует только внутри группы, а публичные разговоры на эту тему считаются неприличными, вероятно, потому, что литературные сообщества мыслят себя как эгалитарные. Но это все теории, а что касается меня, то я считаю, что иерархия — с классиками, мэтрами, молодыми дарованиями и зрелыми/крепкими/состоявшимися поэтами — вероятно, единственно возможная форма существования литературных сообществ, лишенных какой-то уравнивающей идеи. Когда в поэзии на первом месте стоит образ поэта, его фигура, его эстетическая/человеческая позиция, а не произведения, — тогда возникают иерархии и раздел скорбных символических ресурсов. Но произведения ничего не стоят внутри сообществ, лишенных сильной скрепляющей идеи, а таковых (кроме, возможно, плеяды авторок) на данный момент я не вижу.

2. Комментируя мнение Алёхина, хочу отметить, что в борьбе за молодую аудиторию и авторов периодика ЖЗ проиграла соцсетям. Но не потому что соцсети такие отличные места для литературных публикаций — совсем нет: они создают иллюзорное ощущение демократичного литературного процесса, где удачность поста измеряется совокупным статусом лайков (для фейсбук-поэтов важнее не количество лайков, а статусность тех, кто лайкает). Но, как ни странно, зачастую люди не читают то, что лайкают, — в условиях огромной ленты им достаточно только фамилии автора и «это понравилось Дмитрию Веденяпину и еще 65». В итоге все взаимно тешат себя иллюзией того, что их тексты читаемы, хотя, как правило, нет. (Не сомневаюсь, что конкретно Веденяпин действительно читает посты, которые лайкает). Но почему же тогда периодика ЖЗ переживает свой закат? А потому что они ничего не делают для того, чтобы переживать рассвет.

Толстые журналы живут своими иллюзиями — например, о том, что они — прекрасные царевны, ждущие своего великого поэта в башне из слоновой кости. Они не борются за таланты, редко просят у них подборки, зачастую выдвигают десятки унизительных поправок и демонстрируют, что юное дарование должно быть благодарно за то, что такой толстый журнал снизошел до их публикации. Сформированные плановыми тиражами прошлого, их редакционные политики как будто не понимают, что для привлечения аудитории и авторов необходимо работать с людьми, стучаться к ним в стены, мотивировать их на писание, чтение, а не ждать в высокой башне, когда новые классики придут и спасут их. Но дело в том, что талантливый поэт — очень часто — сам прекрасный принц, которому надоедает вся эта инфраструктура на одном из этапов, — лично я не люблю здороваться с людьми первым. Поэтому для меня написать письмо в редакцию — просто немыслимо! Как бы то ни было, оказывается, что, хотя соцсети и интернет-порталы дают лишь иллюзию читаемости, медиальности, несмотря на это, взвесив все возможные моральные потери, молодое дарование удаляет письмо в редакцию журнала и публикует текст на ФБ. Осталось, по закону сочинения, привести два примера из жизни: Первый: моя первая публикация в толстом журнале была полностью по инициативе О. Ю. Ермолаевой, с которой мы познакомились в Липках и которой я очень благодарен за внимание к текстам. Но, понимая эстетические границы журнала «Знамя», я стесняюсь посылать новые стихи, потому что они слишком большие, и там треть рифм — глагольные. И второй пример: не так давно я написал шедевр, отложил в стол на полгода, а потом решил послать его в «Новый мир», но не потому что он — толстый, а потому что название этого журнала подходило шедевру: «Высшая Жизнь Приматов в Новом Мире». Я написал письмо, где честно признался, что журнал подходит шедевру по своему названию. В результате я даже не получил какого-либо ответа. Впредь я решил больше никогда не посылать шедевры в «Новый мир», не говоря уже о проходных текстах. Если журнал не хочет поднимать свой рейтинг, создавая нестандартные события, привлекающие авторов и аудиторию, значит, ему и так хорошо. А шедевры всегда найдут и аудиторию, и место под солнцем поэзии — если не сегодня, то через 1000 лет. Понятно, что моя позиция может казаться редакторам вздорной и оскорбительной, но это возврат к разговору о том, что в современных реалиях на первом месте стоит образ поэта и его жесты, а не произведения. Литературный журнал — это круто, это молодёжно и это стильно. Просто необходимо трудиться и отказывать себе во имя общего дела, и тогда будет Новый Рассвет.

3. Отвечая на последний вопрос, я замечу, что потерял интерес к публикациям любого рода, — последнее время мне достаточно посылания текстов в личку. Это связано с тем, что иногда тексты в столе портятся, а иногда, наоборот, набирают вес. Поэтам, находящимся на стадии поиска эстетики/идеи/сообщества, разумеется, нужны публикации, поскольку через них поэт определяет себя: допустим, послал поэт стихи во все журналы, а напечатали только в «Воздухе». Стало быть, дальше в своем творчестве он будет исходить из этого факта, и это скажется на его развитии больше, чем утешительные слова мастера. Художественные идеи оказывают на нас действительное влияние только в виде материальных носителей — таких, как реальные книги и публикации.

Сергей ОРОБИЙ (р. 1985):

1. Сошлюсь на одну приговскую аналогию: раньше была одна физика, а теперь и физика элементарных частиц, и физика жидких кристаллов, и прочие; в литературе, мол, происходит то же самое. Иерархии складываются и в толстых журналах, и в издательствах, и в любой творческой тусовке, а интернет делает всю эту социальную механику нагляднее и забавнее. Потерю ощущения «кто за главного» хорошо передаёт лингвистическая судьба одного оборота: «великий писатель земли русской» кануло в Лету, «великий писатель» часто употребляется с ироническим оттенком (и, как правило, это Сорокин), а свято место заняло многозначительное «важный писатель» (для каждого свой). Такова логика ризомы, жить в ней нелегко, но можно: себе на уме.

2-3. Сама ожесточённость споров говорит о том, что одно не противоречит другому — а ещё о том, что накануне информационного потопа все итоги обнуляются. «Толстый журнал» или блог? Бумажная книга или электронная? Роман или сериал? И то, и другое — пока что. Пока — что? Аналитики сравнивают культуру с Вавилонской башней, мне всё чаще приходит на ум Ноев ковчег: сегодня каждый тащит в него что может. Я же, вспоминая пинчоновское «Дойдя до развилки, выбирай развилку», ценю и «толстяки», и сетевые ресурсы, и литературную партизанщину: я знаю, что из написанного в каком издании лучше прозвучит, это помогает быть разным.

Юрий УГОЛЬНИКОВ (р. 1984):

Прежде всего, «иерархия художественных ценностей» и иерархические системы, возникающие, в условных литературных сообществах (которых сегодня довольно много и они весьма разрозненны, это другой вопрос) — это не совпадающие понятия. Не думаю, что кризис какого-либо сообщества может сильно сказаться именно на «иерархии художественных ценностей». Значимые произведения вообще, как правило, возникают в стороне от каких бы то ни было иерархий, но, появившись, навсегда их изменяют. Какое отношение автор поэмы «Москва — Петушки» имел не то что к признанию, извините, официальной советской литературой, но к банальной социальной устроенности? Круг почитателей складывается вокруг Венедикта Васильевича как бы сам собой. Да в этот клуб ценителей входят образованнейшие люди, ценители, интеллектуалы, но в 1970-е и 1980-е, насколько я понимаю, он довольно узок и «страшно далёк от народа» (по крайней мере, от основной его массы, да он и сегодня приблизился к ней «целиком и полностью, но не до конца»). Максимум, что могла сделать Ольга Александровна Седакова для создания новой «иерархии художественных ценностей», — просто сохранить рукопись поэмы. Приблизительно это же можно, кажется, сказать о произведениях Саши Соколова или Юрия Витальевича Мамлеева. «Лолита» Набокова (хотя это не лучший его роман, бесконечно уступающий «Дару») была опубликована впервые в издательстве, специализирующемся на низкосортной эротической литературе. В общем, не институции обеспечивают признание произведений, а, в лучшем случае, наоборот. Старые литературные журналы, как ни жаль, закрываются или приостанавливают выход, но ведь появляются же и новые — в этом году пятилетние отпраздновал журнал «Носорог». Не могу сказать, что я во всем согласен с тём, как Игорь Гулин и Катя Морозова видят современную литературу, но это совсем, совсем не плохой журнал, и, раз он появился, то, перефразируя Гоголя, сидит где-то на свете и читатель его, а кроме читателей, и авторы откуда-то берутся. Можно сказать, что происходит всё большее разделение критики, литературного просветительства и собственно литературных текстов: в том же «Носороге» раздел критики принципиально отсутствует, хотя Гулин — критик интереснейший. Не знаю, насколько в дальнейшем эта тенденция получит развитие и можно ли здесь действительно говорить о тенденции. Различных проектов, посвященных литературе, сегодня довольно много: «Год литературы», «Горький», «Полка» и т.д. Мне кажется, это достаточное свидетельство того, что интерес к литературе (к качественной литературе) вовсе не падает.

Что сегодня у автора есть масса возможностей добиться признания — это, на самом деле, замечательно, то, что многие авторы находят его за пределами только литературных сообществ, вернее, устоявшихся литературных институций, — превосходно. Например, один из наиболее интересных мне современных авторов — Дмитрий Данилов, с одной стороны, признан толстыми журналами (это постоянный автор журнала «Новый мир»), литературными критиками, издательствами, но с другой стороны, это, наверное, и один из самых востребованных современных отечественных драматургов. И признание литературными сообществами никак не противоречит признанию театральной публики. Сегодня можно почти без толстожурнальных публикаций быть востребованным автором (и дело не только в сетевой активности). Интереснейший поэт Александр Курбатов, кажется, ни разу не был опубликован ни в одном толстом литературном журнале. При этом он неоднократный победитель московских поэтических слэмов, победитель всероссийского поэтического слэма. Отсутствие публикаций никак не мешает и его признанию в профессиональном сообществе: Григорьевская премия, как к ней ни относись, об этом свидетельствует.

Ещё один пример — Марианна Гейде. В принципе, это автор «толстожурнальный»: я помню как минимум крайне интересную повесть, опубликованную в «Новом мире» в начале 2000-х (хорош минимум, надо сказать). Итак, Гейде — автор толстожурнальный, однако написанные за последние несколько лет рассказы (а их наберётся, пожалуй, на солидную книгу) Гейде можно найти только в авторском фейсбуке (если были какие-то исключения, я их пропустил). И исключительно сетевая активность так же не мешает признанию в литературном сообществе. Если примеры Курбатова и Гейде — (надо сказать, что это а) авторы очень разные б) которых сложно назвать молодыми), — так вот, если эти примеры о чём-то свидетельствуют, то только о том, что, в массе своей, сейчас журналы всё-таки плохо справляются с привлечением авторов, а не о том, что качество текстов становится хуже, и уж, конечно, не о кризисе «иерархии художественных ценностей».

Не могу сказать, что у бумажных изданий сегодня существуют какие-то преимущества перед сетевыми: думаю, постепенно литературные журналы всё-таки из бумажных превратятся в интернет-издания. Недавно это произошло с журналом «Мир фантастики» (хотя это не литературный журнал — также в нём публикуются материалы о фильмах, сериалах, компьютерных играх). Не думаю, что окончательный уход в сеть как-то скажется на уровне публикуемой в них литературы, во всяком случае, как я постарался показать выше, проблемы журналов (тех, у которых есть проблемы именно с поиском авторов) не в качестве литературы и не в интернете, а в самих журналах. Впрочем, это временные трудности, как мне кажется. Это если говорить о внутренней жизни журнала; что касается внешней, то, конечно, то, что сейчас происходит с «Новым Миром», то эта ситуация, насколько могу судить, просто возмутительна. Не знаю, можно ли придать статус объекта культурного наследия отдельным помещениям, в которых находится редакция журнала, но фактически это действительно он — это место, для культуры нашей страны, имеющее огромное значение (как минимум для истории культуры). Не придёт же никому в голову переселить «Эрмитаж» или «Большой театр», передать их помещения под современные офисы. По смыслу происходящее похоже на выселение «Эрмитажа». Уже выселение и фактическое закрытие журнала «Октябрь» было значимой потерей для современной литературы. Прекращение издания «Нового мира» будет невосполнимо.

Марианна ИОНОВА (р. 1986):

1. Поскольку иерархия — это расположениечастейили элементов целого в порядке от низшего к высшему», то, строго говоря, понятие иерархии применимо только к жёсткой диагонали, основанной на подчинении. Я бы скорее сказала, что имеет место ППП — падение престижа профессионализации.

Литературное поле не может остаться вне двух взаимосвязанных глобальных тенденций. Первая — рост возможностей для частной инициативы предложить себя в обход государственных и иных посредников. Без социальных сетей этот процесс не развернулся бы, но, на более глубоком уровне, и они без него не возникли бы. Вторая — ППП, оно же ДД (дестигматизация дилетантства). Легко заметить, что мир движется в сторону отмирания профессионализации (но не профессионализма!). Все «специальное» будет в еще большей мере автоматизировано. Меня могут поправить: дескать, я, очевидно, имею в виду специализацию, а не профессионализацию. Но отмирание специализации лишь первый этап, во многих областях деятельности уже не столь важно, какое у человека образование: осваивать новые навыки и усваивать новые знания он будет по ходу. Напоминаю, что это я о профессионализации, тогда как профессионализм есть нечто совершенно иное и без него в принципе обойтись невозможно, коль скоро человек что-либо делает, за деньги или даром, для людей за пределами своей семьи (хотя и родных пожалеть неплохо). Профессионалом может быть и дилетант, если он хорошо, качественно выполняет работу, которой занимается в данный момент. А кто определит качество? В словесном искусстве, как и во всяком, нравится это кому-то или не нравится, качество определяет потребитель, свой у детектива, свой у мелодрамы, свой у экспериментальной и/или интеллектуальной прозы. А отыщет он нужное ему, и оценит это, и полюбит опубликованным в толстом журнале, изданным книгой, выложенным на интернет-ресурсе, зависит от того, куда его поведут привычка и обстоятельства.

И все же, вопреки тенденции, в литературе посреднические институты всегда будет востребованы, и здесь я перехожу к ответу на следующий вопрос.

2. Слова Алексея Алёхина очевидным образом касаются поэзии и могут быть распространены ещё разве что на прозу совсем малого объёма. При этом мы что-то не видим большего количества романов (говорю о нежанровой прозе), опубликованных в сети и сразу сделавших автору имя. Толстый журнал, в силу причин, пристально рассмотреть которые здесь нет возможности, остается оптимальным форматом для ПЕРВОПУБЛИКАЦИИ крупной прозы, цикла рассказов и драматургических произведений («премьеры» всех пьес Дмитрия Данилова, например, состоялись в «Новом мире»). Говоря опять-таки о литературе нежанровой, об авторах, которые стремятся создавать «штучные» вещи, — через толстый журнал, как правило, пусть и не всегда, пролегает путь начинающего автора в издательство. Ниша толстого журнала никогда не будет пуста, хотя бы ему на смену и пришли технически иные форматы, и вот почему. Чем выше ставит себе планку автор — и тут нет различия между прозой и поэзией, — тем выше она и для его аудитории, которую он не пойдёт искать на «Стихи.ру», если ориентир его, скажем, Юрьев или Парщиков. Однако и аудитория, имеющая подобные же ориентиры, недоверчива и взыскательна. Обеим сторонам нужно, чтобы их свела, организовала их встречу некая инстанция, «отобранного» автора с «отобранной» аудиторией. Толстый журнал и есть инстанция, осуществляющая двусторонний отбор.

3. Я пишу нежанровую прозу. Стало быть, к сказанному выше мне добавить нечего.

Василий БОРОДИН (р. 1982):

1-3. Думаю, что иерархии вполне объективной не было и нет; как не только читатель, но и сочинитель я, особенно в молодости, когда как бы учился стихи понимать и писать, среди поэтов-современников выделял тех, чей уровень и мышления, и мастерства удивлял и так далее. Было это в конце 90-х, интернета у меня тогда не было, и толстым журналам я бесконечно благодарен за первое знакомство со стихами Николая Байтова, или Елены Шварц, или Владимира Гандельсмана, или Михаила Гронаса. В тех же журналах, а потом в новых, появившихся уже в 2000-е, или на литературных сайтах, было множество публикаций авторов, которые в моей личной иерархии никакого места не заняли. Журналы и сайты обеспечивают, скорее, профессиональную легитимацию, то есть, в конечном счёте, социализацию пишущих людей, за что я им настолько же благодарен. Когда находишь друзей и собеседников, причём в нескольких поколениях, то с мерками «иерархии» остаётся подходить только к отдельным текстам; делается ясно, что любой авторский корпус иерархичен в гораздо большей степени, чем какие-то системы репутаций. Размещение только что написанного в соцсети — это скорее акт коммуникации, радостного хвастовства: а я грибы собрал! А я стихи сочинил! Очень часто они связаны с совершенно непосредственными впечатлениями, перекликаются в голове с совершенно определёнными образами внешнего мира — которых читатель не видел, он должен из собственного опыта пересобрать для себя то, «о чём» говорит чужой текст. А в журнал и книгу идёт что-то всё-таки выбранное из всего остального, много раз обдуманное и в какой-то мере освободившееся от породившей его эмпирики, зажившее своей жизнью и поэтому состоявшееся как искусство — в этом и смысл, и польза.

Максим АЛПАТОВ (р. 1987):

1. Литературной иерархии «старого» образца (условно — поэт/писатель 1 и n-го ряда), пожалуй, больше нет. И «очаги словесной культуры» — именно что очаги. Отдельные журнал, премия, издательство или портал показывают отдельные точки зрения на литературный идеал, из которых пытаешься сложить какую-то картину. Это не демократия, как выразился Алексей Давидович, а скорее феодализм с человеческим лицом.

Публикациям в толстом журнале по-прежнему присваивают символическую ценность достижения — мол, это определенный этап развития для молодого автора и т.п. Но сам факт публикации говорит лишь о том, что текст в данный момент вписывается в систему литературных координат, которая сложилась у редакции конкретного журнала. И именно соответствие координатам редакторы всё чаще принимают за основной критерий качества текста. Сравнение количества толстожурнальных публикаций у разных авторов в большинстве случаев никак не поможет читателю понять, кто более интересен (даже если сравнивать ноль и десять).

Поэтические премии тоже не выстраивают иерархию, а всё чаще демонстрируют точки зрения разных сообществ на поэтический идеал. Те премии, где в жюри набирают профессионалов с максимально разными взглядами на поэзию, предсказуемо вручаются поэтам усреднённым, потому что иначе судьи попросту не договорятся. О прозаических премиях как источниках экспертного мнения говорить невозможно: пять-семь книг из двух с половиной издательств кочуют из одного короткого списка в другой, но это отдельная, очень грустная тема.

2. Прямой связи точно не вижу. Мало того, если так рассуждать, то вывод напрашивается обратный — орды графоманов могут публиковаться в открытом доступе, лайкать друг друга и не напрягать потоками писем несчастные редакции, которым теперь самое время сосредоточиться на поиске «неожиданных находок». И тогда функция «сепарации» с журналов вроде как снимается — все же типа сами себя отсепарировали на свободные площадки.

Даже как-то тяжело уже иронизировать по поводу безнадёжно устаревшего тезиса «опубликовано в сети = графомания». Объяснять развитием Интернета снижение интереса к толстым журналам особенно странно с учётом того, как редко они пользуются новыми возможностями, например, SMM. Уместно ли критиковать электрификацию с керосиновой лампой в руке? Радует лишь то, что снобистское отношение к сетевым проектам характерно далеко не для всех журналов.

3. Важнее не то, на каком ресурсе опубликован текст — электронном или бумажном, — а наличие у этого ресурса собственного лица, особой, тщательно продуманной, постоянно развивающейся точки зрения на литпроцесс и жизнь вообще. С ней можно спорить или соглашаться, она формирует ожидания. Именно понимание литературы как формы мировоззрения стимулирует авторов «тащить себя за волосы вверх», а редакторов — делать интересные, не вторичные проекты и бороться за читателя. Общей иерархии ценностей — бумажного ГОСТа на литературу, обязательного для всех — нет и не будет.

Женя ДЕКИНА (р. 1984):

1. Для меня лично существует. И толстые журналы по-прежнему остаются на вершине иерархии. Это главный показатель качества текста. На них в первую очередь ориентируются мои знакомые преподаватели университетов, формируя программу по современной литературе. И я как филолог не могу не быть с ними согласна — ориентироваться на популярность текста бессмысленно. К примеру, тексты песен модных исполнителей очень популярны, но это не поэзия. Существует объективная значимость текста для литературного процесса, истории литературы, культуры. Есть понятие новаторства и научные показатели качества. И если человек считает, что популярность текста напрямую зависит от качества, то он попросту неграмотен. Другое дело, что забывать о читателе тоже нельзя. Даже самый качественный новаторский текст может быть настолько сложным, эстетским и скучным, что он не то что на литературный процесс никак не повлияет, он даже филологами прочитан не будет. И издательства здесь в очень сложном положении — они вынуждены балансировать на этой тонкой грани, выискивая качественные, но интересные тексты. «Другие очаги культуры», несомненно, важны. Например, сейчас, мне кажется, мы должны звучать. Выступать сами со своими текстами, и это требование нового времени, игнорировать которое невозможно. И тут тоже выстраивается определенная иерархия «сценичности» авторов. И иерархия, которую создают литературные критики, и т. д.

2. Да, я согласна с Алексеем Алёхиным. У меня тоже есть ощущение распада не только привычной иерархии, но и системы ценностей в принципе. Я тоже связываю это с появлением интернета. Ток всегда идёт по пути меньшего сопротивления, поэтому ждать от людей, что они захотят развиваться, работать над своими текстами, а не просто пиариться, если есть такая возможность, бессмысленно. Это другое поколение, куда более самоуверенное, эгоистичное. Это индивидуалисты, которые считают, что они интересны другим людям по определению. Профессионал, который хочет развиваться в своей области и стать экспертом, нацелен на рост, на повышение качества, на изучение теории, а для них литература — это хобби. И это тоже закономерно: литература сейчас сама по себе не может быть профессией, поэтому и развиваться в этой области бессмысленно — надо просто брать то, что можешь взять, и достаточно. Тем более толстые журналы сейчас очень легко игнорировать, о них мало кто знает, они закрываются, государство им нормальной поддержки не оказывает, поэтому да, мы просто теряем качество, литературу и культуру в целом.

3. Свободное размещение в сети для меня никакого смысла не имеет. Я часто лайкаю фото некрасивых девочек и пишу им, как они прекрасны, чтобы приободрить. Где гарантия, что мои друзья, которым интересно дружить с писателем, а потому они в моём росте частично заинтересованы, не сделают этого же в отношении моих текстов? А публикуют все-таки люди со стороны, которым плевать на меня как на человека, они заботятся в первую очередь о журнале, им важно дать высокое качество, поэтому публикация в журнале — это в принципе куда более объективно. Конечно, есть люди, которые не хотят знать, хорошо они пишут на самом деле или нет, они хотят, чтобы их похвалили. Но мне кажется, что это недоразвитые личности, которые вряд ли способны создать что-то действительно созвучное чувствам многих. Так что по-настоящему популярными они могут стать очень ненадолго, им все равно придется развиваться.

Константин КОМАРОВ (р. 1988):

1. Литературная иерархия существует всегда. Меняются формы её существования. Не стоит забывать, что и во времена Пушкина он был менее популярен, чем, например, Бенедиктов (которого, утрируя, можно сопоставить с нынешними ахастаховыми всех мастей). Поэзия всегда была элитарным искусством, делом очень небольшого круга людей. Количество гениев в любую эпоху варьируется в пределах десятка — плюс-минус. И при Пушкине были свои «стихи.ру», просто за отсутствием Сети им не так просто было обрушиться на «город и мир». Но разве граф Хвостов — не типичный автор «стихиры»? В его поведении, описанном в ряде исторических анекдотов, проступает до боли знакомый облик современного графомана. Иерархия вообще структура довольно устойчивая. Другое дело, что меняется литературная среда. Сегодня она критически утратила цельность, стала крайне дискретной, раздробленной. Утрачено понятие «авторитетного высказывания», размываются критерии эстетической оценки, но это данность времени, которая не уничтожает иерархию, но лишь знаменует множественность иерархий. Или иллюзию этой множественности.

Ключевая, на мой взгляд, из современных книга о поэзии — «Дело вкуса» Игоря Шайтанова. Собственно, вкус, формируемый начитанностью, погруженностью в большую культуру и формирует иерархию. А чувство вкуса подразумевает адекватное понимание своего места в иерархии. Естественно, Гандлевский или Седакова прекрасно понимают своё место в современной поэзии. А Ах Астахова, судя по некоторым её высказываниям, не понимает, потому что вкуса напрочь лишена. Как и условные «стихировцы», замкнувшиеся на круговом опылении. В итоге — Гандлевский и Седакова закономерно оказываются на вершине иерархии, а Ах Астахова — на вершине своей иллюзорной (ибо не базирующейся на вкусе, а только на «лайках», которые, как, например, тиражи придворных советских литераторов, к реальности отношения не имеют) иерархии, то есть вне иерархии истинной, которая, повторюсь, осталась на месте, просто изменив формы своей проявленности. Недаром мы частенько сталкиваемся с болезненным и даже навязчивым желанием сетевых авторов легитимизироваться за счёт публикации в толстых журналах, где есть отбор. Пока есть отбор, который осуществляют профессионалы, — будет и иерархия. А то, что портфель неровен, так он и в «Аполлоне» и в «Северной звезде», и где угодно был неровен, ибо шедевры не появляются каждый день и даже месяц.

2. Не согласен по причинам, озвученным выше. Связи между интернет-поэзией и ненужностью толстых журналов я не вижу. Это отдельные миры, и недавний проект «Живые поэты», выродившийся в малопонятную солянку, наглядно это показал. Однако заметный толстожурнальный автор спокойно может выложить стихи в соцсети и получить там соответствующее признание. А вот путь автора «сетевого» в «толстяки» гораздо более тернист и чаще всего тупиков. И это само по себе показательно.

Свобода же — это в первую очередь осознанная ответственность. И в этом смысле «сетевики» отнюдь не свободны, ибо чаще всего заперты в клетке собственной интернет-популярности и подсажены на иглу «лайков» в то время как авторы толстожурнальные (не абсолютизирую, но говорю лишь о тенденции, которую вижу) свободней, ибо немного в курсе пушкинского понимания свободы.

Высказывание Алёхина видится мне криком разочарованной редакторской души, если не «подведением базы» под грядущее закрытие «Ариона», к объективной картине этот раздраженный выплеск уставшего человека особого отношения, на мой взгляд, не имеет. Не говоря уже о том, что соразмерять «количественные» и «качественные» показатели в сфере поэзии так грубо и прямолинейно, как это делает Алёхин, — абсурдно в принципе.

3. Конечно, толстожурнальная публикация важней. А свободное размещение — так, для души. Ещё раз подчеркиваю важность категории профессионального, квалифицированного отбора. Первый подход не исключает второй, зато тотально декларируемая сосредоточенность на втором практически устраняет возможность первого. Говоря кратко: хорошие поэты публикуются и в ТЖ и в Сети — и там и там востребованы, а плохие — только в Сети, ибо вышеупомянутый отбор не проходят и эта «однобокость» никак не позволяет им считаться профессионалами и быть признанными «профессиональным сообществом», а это признание не девальвировалось, оно по-прежнему важно и значимо.

Евгений БЕСЧАСТНЫЙ (р. 1988):

1. Если понимать слово «иерархия» как жёсткую вертикаль с чёткой субординацией, то в литературе признанной, официальной она в каком-то смысле существует. Конечно, никто, слава Богу, никому не подчиняется. Но мы же понимаем, что, например, Гандлевский или Цветков «весят» больше, чем 18-летний новичок, пусть и даровитый. Но беда в том, что, в силу определённых обстоятельств, этот санкционированный литературный мир сам по себе всё больше уходит в подполье, всё менее принимаем во внимание обывателем. (Это чтоб не сказать: о нём вообще мало кто знает). Он почти имманентен и непроницаем. Парадокс: представители этого официального мира говорят о твёрдой иерархии внутри его, в то время как сам он, этот мир, всё дальше от какой-либо всеобщей, внешней, иерархии, от самого искусства и от «живой жизни», которая творится снаружи. Ну а вне этого мира, в литературе непризнанной, сетевой бурлит этакий первичный суп, где полная анархия, отсутствие авторитетов и ориентиров, и всяк себе цензор и судья. Это может быть грустно (разрыв с традицией, потеря ценностей, оскудение нив и проч.), но в то же время именно в этих условиях и зарождается новая жизнь. Главное, чтобы разгневанные новизной боги не устроили новый потоп.

2. Людей талантливых, талантливо пишущих и талантливо читающих всегда было значительно меньше, чем середнячков. В 60-е и 70-ые годы поэзия играла роль социального рупора, в моде было возвышенное прекраснодушие. Но много ли среди всего написанного и продекламированного на многотысячные залы было качественной — или истинной — поэзии? Настоящая поэзия и тогда происходила скорее вопреки тренду, вне его. С приходом рынка мода на рифму схлынула, прекраснодушные обыватели занялись делом. Как следствие, упал спрос на толстые журналы. А в условиях рынка, увы, только спрос даёт право на жизнь. Из настоящей поэзии никак не сделать товар, она не участвует в экономическом обмене, существует побочно и вообще непонятно как. А вот из плохой поэзии товар можно сделать легко. Интернет позволил всем неимущим ранее права голоса (таланта) высказаться, показал реальную картину. Естественно, вся эта армия пишущих плохие стихи подсела на шприц лайков и одобрительных комментариев (на это и настоящие поэты падки, будем искренни), и плевать они хотели на авторитетное мнение критиков и редакторов. Они берут числом и настырностью. Бездарность всегда и прыгает выше, и кричит громче. В то время как тот самый поэт, который мог бы проявить усилие, чтобы «выпрыгнуть из болота», просто опускает руки. Он вынужден зарабатывать деньги, писать стихи ему некогда, да и смысла он не видит: перспектив никаких, читателей нет и т.д. Он вынужден работать на такой работе, которая занимает ум и время. Увы, времена пишущих кочегаров, сторожей и дворников безвозвратно миновали. Теперь эти творческие вакансии заняты в основном иммигрантами. Таким образом, текущую ситуацию сформировали несколько факторов: утрата авторитета литературы и поэзии с приходом рыночной экономики, невозможность толстых журналов конкурировать на рынке вследствие падения популярности поэзии, наплыв миллионов самоуверенных графоманов в интернете, отсутствие у современного поэта времени и сил отдаться ремеслу целиком.

3. Единственным плюсом публикаций в интернете перед публикациями в толстых журналах — общедоступностью первых — можно сразу пренебречь, т.к. интересуются новинками хорошей литературы одни и те же люди. В журналах ли, в интернете, за круг этой публики вы вряд ли прыгнете. И это хорошо.

Журнальная публикация — это очень хорошо и почётно, когда она случается. Это значит, что вас одобрил некий эксперт и т.д. В принципе, этого достаточно. Т.е. одна-две публикации у автора должны быть. Это такой знак качества. Далее я бы не стал углубляться, т.к. это вовлечёт в мир сложных взаимоотношений и подводных камней. Так везде, это нормально. Если же публикаций не случается, следует вспомнить слова Мандельштама: «Тебя не печатают? А Христа печатали?!». Не в том, конечно, смысле, что ты как Христос, а в том, что не всегда нужно заморачиваться насчёт таких вещей. Стоящий текст сам найдёт читателя, а нестоящему и не надо. То же касается и публикаций на интернет-порталах, где есть серьёзный редактор, и просто «вывешивания» текстов на страницах в соцсетях. Стремление опубликоваться где бы то ни было, тяга к одобрению, зависимость от лайков, похвал не должны быть превыше поползновений написать хороший текст. И только об этом надо думать. Ты поэт, а не пиар-менеджер. Иначе всё теряет смысл, ведь твоё творчество превращается в то самое, отдохновением от чего оно должно являться: в вечную гонку, где выживает самый пронырливый.

Василий НАЦЕНТОВ (р. 1998):

Рай — это место, где Пушкин читает Толстого…
Александр Кушнер

Для начала определимся с главным: беда (и счастье) литературы в том, что она в конечном итоге — вотчина вкуса (если мы, конечно, говорим в горизонталях «Ахматова — Цветаева», а не в вертикалях «член Союза писателей N — Мандельштам»), а вкус до определённой степени чужд демократии. Как ласточка — петушку на палочке.

Иерархия вообще — явление безусловное. В том смысле, что никогда никуда не исчезает и во все времена самодостаточна. Цапля охотится на лягушку, лягушка — на комара.

С литературой, правда, сложнее.

Литературная иерархия подвижна и относительна. Странна, как удача. И глупа, как слава.

Но если определиться с тем, что такое литература, становится проще. Скажешь — Чухонцев, Седакова, Бершин — и всё понятно. Услышишь незнакомое имя — в первую очередь спросишь, где печатался. «Москва» и «Наш современник» — одно. «Октябрь» и «Знамя» — другое. «Москва» и «Октябрь» — третье. Ребята, которые, как им кажется, имеют какое-то отношение к литературе, но не знают этого (и «Октябрь» уж поступил — для них не смешно) — пишут, как правило, откровенную ерунду. Про-фа-на-ция! «Таврида»! «Стихи.ру»! Называйте как хотите.

Интересно ещё и вот что: кто её, эту литературную иерархию, формирует. В идеале — критик. Которого не просто печатают и читают — к которому прислушиваются. Которого нет. Который нужен сегодня — как свадьба для баяна.

На деле — публика. Не читательское сообщество, а именно публика с желанием хлеба и зрелищ…

Впрочем, в профессиональной среде (хотя она и порядочно сегментирована) всё по-другому: благодатное и тихое время. На злобу дня пишут отчаянные идиоты. Шестидесантничество (словечко Евтушенко) прошло. К сожалению — для стихов. И к счастью — для поэзии.

А свобода, которую они, шестидесятники, продышали, нас ничему не учит. Только развращает. И мы, естественно, идём по пути наименьшего сопротивления: какие тайные ходы против цензуры? — всё должно быть просто, понятно и желательно с юмором. В условиях, когда читатель равен покупателю, ничего другого и нельзя ожидать.

Поэзии же нужен собеседник (со-автор — по Цветаевой). Человек. Друг. Близкий и надёжный.

Кто-то ясно видит даль, слышит шум охранной лесной полосы на горизонте. Кому-то нарочитость, эстетичность (взамен эстетики), показушность — застят глаза. Ничего. Это пройдёт. Пусть наиграются. И в демократию. И в постмодернизм, который не вчера появился. Чем бы дитя ни тешилось…

Трагедия журналов, как оказалось, кроется не в Интернете. Всему виной наш дикий капитализм. При нынешнем раскладе толстые литературные журналы не могут и не должны читать — слишком сложно, неконструктивно, скучно.

Настоящая литература, как это и было, становится делом избранных. Непоня́тных и непо́нятых. Чудных (ударение ставьте, где хотите). И писатель вовсе не обязан опускаться до читателя. Наоборот — работать на пределе. Говорить о дереве, стрекозе и контуре географической карты — неизбежно (одной только интонацией!) выражая своё время.